Менделеев называл капитализм несомненным злом, но считал что это зло исторически необходимое и даже во многом полезное
24 мая 2023 года исполнится десять лет со дня кончины выдающегося русского мыслителя, одного из идеологов «православного социализма», автора «Русской народной линии» Геннадия Михайловича Шиманова (1937-2013). Об этом напомнил нам другой наш постоянный автор Николай Владимирович Сомин, который предложил отметить вместе с ним эту дату. Н.В. Сомин предложил нам высылать статьи Г.М. Шиманова для публикации. Сегодня мы предлагаем вниманию читателя первую статью Геннадия Михайловича Шиманова.
Я не знаток всего творчества Д.И. Менделеева. Я прочитал только три его книги: «Заветные мысли», «К познанию России» и «Границ познанию предвидеть невозможно», изданные у нас в послесоветские годы. Исходя из прочитанного, я пришёл к выводу, что Менделеев был не только гениальным учёным и прекрасным в нравственном отношении человеком, но и большим путаником в одном важном вопросе. Я имею в виду его отношение к капитализму.
Хочу отметить, что я не первый, кто обратил внимание на двусмысленное отношение Менделеева к капитализму. В предисловии к книге «Границ познанию предвидеть невозможно» её составитель и комментатор Ю.И. Соловьёв сообщает, что Менделеева критиковали многие за его отношение к капитализму. Но в чём именно заключалась эта критика, и кто именно его критиковал – об этом автор предисловия не сообщил.
Как известно, Менделеев не раз и не два называл капитализм несомненным злом, но, вместе с тем, он говорил, что это зло исторически необходимое и даже во многом полезное. Полезное в том смысле, что его плоды – индустриализация и, как её следствие, развитие науки – создают условия, в которых выявится со временем более совершенная формула общества, пока ещё не понятная даже для него самого, для Менделеева. И вот тогда-то, в будущем, неправда капитализма станет понятной всем, а потому и упразднится как бы сама собою. И ей на смену придёт более совершенный строй общественной жизни.
Вот слова Менделеева, подтверждающие такой ход его мысли: «…промышленное развитие есть высшее благо, современностью выработанное, а капитализм есть сознанное зло, которое оставляют существовать лишь потому, что нет ещё выработанных средств достигать промышленного развития без развития капитализма. Но это сочетание лишь временное… и раз только зло сознано – а зло капитализма сознано – средства избежать его найдутся» («Границ познанию предвидеть невозможно». М., 1991, с. 6-7).
Здесь обращают на себя внимание слова «промышленное развитие есть высшее благо», которые, как мне кажется, звучат как-то странно в устах христианина…
И ещё одно высказывание Менделеева. «Меня… – пишет он, – не страшит тот страх капитализма, которым заражена вся наша литература… Если вообразить, что со временем все и каждый (как почти уже теперь во Франции и С.-А. С. Штатах) будут в одно и то же время мелкими капиталистами и тружениками в заведённом сообща капитальном предприятии, то все кажущиеся напасти начинающегося капитализма окажутся ничтожными при обсуждении такого предмета, как благо народное. Кочевник, видя необходимость оседлого быта, плачется над необходимостью переменять все привычки. Так и сельскохозяйственные народы плачутся при необходимости перехода к капитализму. И для меня сетования литературы на капитализм совершенно одинаковы с оплакиванием киргизами того гарцевания и ничегонеделания, которое было раньше…».
«Притом, – добавляет к сказанному Менделеев, – я верю в способность русского народа ассимилировать и переработать в свою пользу весь тот иностранный люд, который придёт вместе с капиталом…» («Заветные мысли». М., 1995, с. 26-27).
Не трудно заметить, что такая направленность мысли Менделеева совпадала во многом с направленностью мысли Карла Маркса, который тоже учил, что капитализм на ранней стадии его развития «прогрессивен». Он полезен, с точки зрения Маркса, тем, что создаёт условия для вызревания более совершенной формулы общества и порождает носителей этой формулы, которые со временем похоронят своего родителя.
Менделеев, конечно, не принимал ни безбожия Маркса, ни его космополитизма, ни других его явно разрушительных идей, но отношение к капитализму этих двух мыслителей было, как сказано выше, во многом сходным. Менделеев как бы очищал общую их с Марксом мысль от порочащих её связей с идеями революционными и связывал её, наоборот, с идеями охранительными. Легализуя тем самым её в глазах правящего слоя общества и, что особенно важно, в глазах самих венценосцев.
Потому как именно от них зависело в первую очередь - скользить ли стране по наклонной в пропасть капитализма или двинуться, пока ещё не поздно, по некапиталистическому пути, на котором главным хозяином и организатором хозяйственной и культурной жизни страны стало бы заново Государство. Как это было некогда в Московской Руси, но было, увы, в неразвитом виде по сравнению с тем, что требовалось в новое время.
Правда, в этом случае кому-то из наших царей пришлось бы совершить революцию «сверху», подобную по своему масштабу революции, совершённой Петром Первым; но не консервативную революцию, а консервативно-прогрессивную, если можно так выразиться. Т.е. восстанавливающую лучшие черты нашего прошлого и развивающую их в полном соответствии с правильно понятыми интересами русского народа и его государства.
В этом случае пришлось бы ограбить безбожных социалистов, отняв у них некоторые их идеи, правильные по существу, но доведённые ими до абсурда ложным их толкованием. Эти идеи следовало выправить, приведя их в полное соответствие с православным пониманием жизни и национальными особенностями православного их понимания. А затем начать осуществлять их на практике.
Говоря языком современным, следовало встать на путь социалистического развития страны, понимая под словом «социализм» преобладание общенационального интереса над частными интересами и, соответственно, преобладание общенациональной собственности над всякой частной собственностью. Подлинный социализм, в отличие от безбожных и космополитических его версий, заключается не в запрещении частной собственности, а в том, чтобы отвести ей подобающее ей место, на котором она служила бы своему владельцу, не нанося при этом вреда обществу. Или даже принося ему пользу.
Такое понимание социализма было, возможно, у Константина Леонтьева, который писал в конце своей жизни о желательности социализма во главе с русским царём. Цитирую его слова: «Иногда я думаю… – писал он, – что какой-нибудь русский царь – быть может, и недалёкого будущего – станет во главе социалистического движения… и организует его так, как Константин способствовал организации христианства, вступивши первым на путь Вселенских Соборов» (ИЗ книги «К. Леонтьев. Наш современник». СПб., 1993, с. 287).
Случись такое – и вся история человечества пошла бы, возможно, иначе. Не было бы ни атеистической революции в России, ни погрома церквей, о которых пророчествовал Ф.М. Достоевский в своих «Дневниках писателя». Не было бы ни гражданской войны, продолжающейся подспудно даже до сего дня, ни таких последствий безбожия, как пьянство, как разрушение русской семьи и вымирание русского народа. Наши цари по-прежнему царствовали бы в своей империи, в которой все спокойно трудились бы каждый на своём месте. Заботясь при этом не только о личном и семейном своём благе, но и о благе своего народа. А также, естественно, заботясь о главном условии общего благоденствия – о благе всей Российской империи и всего человечества в целом.
Мне могут сказать, что на самом деле такой возможности у нас не было - как по причине менталитета наших царей, исключавшего понимание ими правды социализма, так и по той ещё причине, что русский народ, придавленный своими царями-западниками, не мог выработать спасительной для себя теории русского православного социализма. Хотя бы в самом общем её виде. Чтобы она стала внутренней его крепостью и защитой от умственного и нравственного разложения. Русские люди не выработали такой теории, на которую могли бы опереться наши цари в том случае, если бы они, пусть даже каким-нибудь чудом, осознали, в какую бездну затягивает всех капитализм.
А правильная теория это начало всего. И что бы там ни говорили о менталитете наших царей и неграмотности основной части русского народа, которая исключала высокую работу ума, возможность выработки такой теории у нас всё-таки была. Потому что Бог никогда не оставляет никого без шанса на спасение. Если оказалось возможным прозрение Достоевского о будущей нигилистической революции в России (а о ней писали открыто в своих листовках сами революционеры), то, значит, можно было додуматься и обо всём остальном.
Вот чего так боялись всегда заправилы международного капитала. И не могут не бояться даже сегодня. Развития христианской мысли и соединения её с мыслью социальной и национальной. Вот какая опасность маячила уже тогда и продолжает маячить у них сегодня перед глазами. А потому и не так уж трудно догадаться о том, как важно было для них не допустить распространения самой мысли о возможности такой здравой социалистической перспективы. И как важно было для них окарикатурить такую перспективу, чтобы заслонить её этой карикатурой. И ещё заслонить сказкой для взрослых о том, что капитализм есть зло, якобы, неизбежное и преходящее. И что только через него проходит путь к лучшему будущему.
Я не знаю, в какой степени был связан с иностранными банкирами российский министр финансов Иван Алексеевич Вышнеградский, но что касается другого царского сановника, Сергея Юльевича Витте, то о его близости к заправилам мирового капитала говорили и пишут теперь многие. Поэтому, может быть, не случайно оба царских сановника так покровительствовали Менделееву и даже были, по его собственным словам, его друзьями.
Если Ф.М. Достоевский писал в своём «Дневнике писателя» о господстве еврейского капитала в мире и предсказывал, что связанная с этим капиталом революция начнётся именно в России и «изменит весь лик мира сего», то Менделееву предсказания такого рода представлялись, скорее всего, каким-то бредом сумасшедшего.
Потому что он сам пророчествовал о прямо противоположном. Он писал о прекрасном будущем, которое ожидает Россию в ходе её капитализации. «…есть, – писал он, – но сравнительно мала уже ныне роль всяких революционных передряг… Гадать далеко вперёд и вообще рискованно. Но по отношению к России, да в настоящем её положении, сама очевидность действительности говорит за то, что состояние просвещения и промышленности определяет и ближайшее, и отдалённое её будущее…» («Заветные мысли». М., 1995, с. 405).
Менделеев повторил это ложное пророчество почти перед самой своей смертью: «…времена войн и прочих военных успехов, - писал он, - канули в вечность, а будущее принадлежит объединяющему умственному, моральному и промышленно-экономическому развитию» («К познанию России», М., 2002, с. 211).
В полном соответствии с этим своим близоруким оптимизмом он подсчитал будущее население России. К 1950-му году оно должно было составить, по его расчёту, 282,7 млн. человек, а к 2000 г. достигнуть 594,3 млн. («К познанию России».., с. 40).
Ошибка Менделеева была, думается, в том, что он смотрел на банки как на механизмы простого обогащения их владельцев, полезные для общества в том отношения, что эти механизмы оказывались в то же время источниками финансирования промышленности. Он видел отдельные банки, но не видел стоявшей за ними мировой банковской системы, которая господствовала над каждым из них в отдельности. Он не сознавал того, что эта система не просто финансирует промышленность, она над ней господствует. И не только над ней, но и над торговлей, над сельским хозяйством, над политической и культурной жизнью народов, ставших жертвами капитализма. Используя рекламу, СМИ и многие другие способы воздействия на население, мировая банковская система навязывает ему разрушительные для него нравы, потребности и представления о жизни. Она организует выгодные для неё войны и революции.
Капиталистический мир есть царство Маммоны. Т.е. мир, принципиально враждебный Богу. Здесь всё покупается и всё продаётся. А если сегодня ещё не всё, то завтра степень продажности всех и всего увеличится вдвое по сравнению с днём сегодняшним. А послезавтра - вчетверо или ещё больше.
В царстве Маммоны исчезает любовь, место которой занимает стремление к выгоде. Но и выгода здесь оказывается только призрачной, не настоящей, потому что она не насыщает душу вечным блаженством. Капитализм обманывает человека.
Менделеев очень рассчитывал на развитие науки при капитализме, но не догадывался о том, что сама наука в капиталистическом мире обречена быть его пленницей. При капитализме учёные продаются богатым организациям точно так же, как женщины продают себя богатым любовникам или просто тем, кто предложит им хорошую цену.
Наука в ходе капитализации жизни коммерциализируется и превращается в свою противоположность - в том смысле, что перестаёт служить разуму и добру и служит тому, что им противоположно. Подлинная наука, служащая Богу и человечеству, мировым банкирам не нужна. Она им вредна, а потому и уничтожается ими сознательно. Наука же в качестве служанки мирового капитала действительно совершенствуется и используется для разрушения народов. Для упрочения власти эгоистического меньшинства над большинством человечества.
Вот о чём не трудно догадаться теперь, но не легко было догадаться нашим предкам, жившим за сто и более лет тому назад. Об этом догадывались тогда лишь самые проницательные из них. Да и то лишь в самых общих чертах. Поэтому мы сегодня не имеем права смотреть свысока на ошибки наших предков. Но и не замечать их ошибок мы тоже не имеем права.
Оценивая своих великих людей, мы должны высвечивать не только их достоинства, но также их слабости, если они у них были. Иначе мы не воспитаем в себе той умственной зоркости, которая необходима для правильной ориентации в современном мире и для правильного выстраивания своего будущего.
13 марта 2007 г.
Свежие комментарии